Татьяна Друбич о жизни

— Татьяна, но это же ужасно.

— С чего бы?

— Разве человек не определяется тем, как он старается быть человеком? Ведь выходит, что сейчас никто не пытается доказать даже самому себе, что он кто-то.

— Вообще-то, и тогда не пытался.

— Но он силился создать видимость этого.

— Что только делало его отвратительнее. Я предпочитаю людей, которые действительно прикладывают усилия, меняются — но не специально, под образ, а неосознанно. Это честнее. Пусть даже он был когда-то пустышкой, которая теперь добралась до станка и начинает делать деньги…

— И превращается в монстра.

— Нет, он не превращается в него, а просто принимает облик того, кем он на деле является. Когда я была ещё подростком, я услышала слова Валерия Плотникова. Я им восхищалась — он был пронизан духом Запада, и был достаточно критичен к советским реалиям. Я тогда прочла его вопрос — что может советский мужчина предоставить советской женщине? А на самом деле, что? Бизнес, торговля не может быть единственным делом жизни. Нельзя терять голову, когда нажитое за года богатство начинает таять в руках. Собственное дело может быть увлечением, как я считаю — средством разнообразить круг общения иностранными связями, способом получить новые знания.

— Но те подростки, которые как раз стоят на пороге времени, когда проявляется их истинный облик, во многом из-за этой пресловутой честности абсолютно не интересуются литературой. Они сами изживают свой культурный облик, опускаются к дикарям. Вы считаете это честным итогом?

— Я иногда задумываюсь над этим вопросом. Возможно, литературная просвещённость — это не для каждого. Кто-то может и обойтись без школы, например. Не хочет — зачем насиловать? Свою родную дочь я никогда не принуждала корпеть над книгами, читать и читать. Как у Цоя:«Чтение книг – полезная вещь, но опасная, как динамит». Не стоит заставлять рисковать.

— А вы сами много времени проводили над книгами?

— Почти всё свободное время.

Те самые дети, которые не хотят самостоятельно прививаться к культуре — это ответ нам. Глядя на своих родителей и других взрослых они прочувствовали, как окупается труд конечным результатом. Когда собственные родители каждый день вкалывают сверх нормы и в итоге приходят домой с пустыми руками, а родители другого ребёнка каждый день балуют его, белыми руками протягивая новую игрушку — они это запоминают. И применяют на себя. Их детей этим уже будет не удивить.

— А как вы относитесь к своим ровесникам?

— По-моему, с ними всё в порядке. Не все смогли найти своё место в жизни, но те, кто смог — мои им похвалы. Только один процент населения не способен на героический поступок в экстремальной ситуации, но ежедневная рутина, точнее, то, что человек её выдерживает, также достойно высокой оценки. Изо дня в день ходить в магазин за молоком, думать о работе и семье днём и ночью — почему такого человека не зовут героем?

— Вас интересует политическая жизнь?

— Так же, как и большинство людей в нашей стране. Для себя я решила — чем меньше точек соприкосновения у меня с политикой, тем лучше. И тем более нельзя впадать в зависимость от неё. К примеру, мне не нравится Зюганов, но это не осознанное решение, а скорее явление физиологического характера. Что-то вроде пренебрежения… Я переживаю только, что однажды нам перестанут выдавать загранпаспорта, а тех, кто будет пересекать границу, будут разворачивать и отправлять домой. Каждый человек время от времени задаётся вопросом: поехать или нет. Я решила для себя, что буду стараться, чтобы как можно чаще выбираться отсюда.

— Вы по-прежнему работаете врачом?

— С некоторых пор нет.

— Кем же работаете?

— Никем. Я сейчас отошла от любых дел.

— Откуда же у вас средства к существованию?

— Что за вопрос? Как вам на него ответить?

— По вам можно сказать, что вам не так уж много нужно…

— Зависит от того, как посмотреть. Я могу обойтись без необходимого, но не протяну и дня без излишеств.

— Кажется, что-то подобное было у Анны Ахматовой.

— Вы правы.

— Татьяна Люсьеновна, а ваши пациенты вам сильно досаждают?

— Как-то сидя на приёме я сама для себя вывела, что после пятнадцатого посетителя я начинаю смотреть на людей как на врагов. Дело не в том, что человек лично меня бесит, скорее, я сама начинаю сдавать. И нервы туда же. Но я считаю, что в общении с пациентами придерживаюсь того же негласного этикета, что и вы в интервью. Это ведь ваш долг. Вам досаждают собеседники?

— Среди моих собеседников мало больных.

— А здоровых не существует.

— Да ладно вам. В конце концов, тот, кто рвётся вперёд очереди по болезни не достоин ничего, кроме жалости.

— Если человек цепляется за здоровье и жизнь — этого его дело. Но, по-моему, это того не стоит. Сколько дров ломали люди только из-за страха перед смертью. Но что болезнь, что смерть — это естественно. С точки зрения природы это контроль популяции. Конечно, то, что мы молоды и пребываем в здравии и говорим подобное похоже на признаки нигилизма. Думаю, когда нам будет за семьдесят, все мы дружно выстроимся в очередь за парочкой клонированных органов, чтобы вытянуть еще десять-двадцать лет.

— Вы считает, что это будет реально?

— Безусловно. Реальнее, чем кажется.

— Кто вы по специальности?

— Эндокринолог.

— Как-то это не изысканно. Кардиолог, или пульмонолог…

— В профессии врача вообще нет изыска, как не посмотри, как и в теле человека. Кости, ткани… Тем не менее профессия одна из важнейших. А может, и одна такая. Первее Бог, а за ним — врачи.

— Казалось бы, вера — это не по вашей части.

— Да, у меня с этим есть некоторые проблемы.