Интервью с Татьяной Друбич

Да, безусловно, актёр должен чувствовать себя комфортно. Но проблема в том, что на фильме это никак не сказывается. Когда снимали «Анну Карамазофф», я наблюдала за Жанной Моро. Она тихо сидела на стуле, потягивала сигарету, и ничего ей не надо было. Янковский сделан их того же материала. Я не раз смотрела, как его уговаривали что-нибудь особое для себя взять на обед, а он никогда не соглашался. Не хотел и все.

— А своим дочерям что внушаете?

— Воспитывать детей — это та ещё морока, как оказалось. Когда была моложе, всё казалось легче. Не заморачивалась я на эту тему. А теперь и специальную литературу читаю, и методами интересуюсь. Но действовать по сценарию — это настоящий ад. Раз десять повторишь по тексту, потом закипишь — и дышится легче. Всё равно считаю, что лучший способ хорошо воспитать ребёнка — никогда не прятать от него свои чувства и мысли. Жить рядом с ним полноценной жизнью, чтобы и он жил так же. А если при этом обладать терпением, что успех гарантирован. Главное — терпеть, терпеть и терпеть.

— Это ваш взгляд с позиции медицинской?

— И медицинской, и материнской, и бабушкиной, и, главное, человеческой. У меня большой простор для опытов — две своих дочери и внучка. Старшая, Аня — уже вышла на большую дорогу: пишет музыку, два диплома за плечами, вместе со мной во второй «Ассе» играла. А Марусю я пока ещё наставляю, очень хотела бы, чтобы она на биологический пошла. Или что-нибудь с экологией.

— Таня, для простого наблюдателя вы прошли через три стадии: Лена Ерголина — Алика — Анна Каренина. Что по-вашему сформировало вашу личность, помимо этих персонажей?

— Отцовская смерть. После совершеннолетия жизнь круто переменилась. Я очень хотела быть доктором, но проработав несколько лет не смогла продолжить. И август девяносто первого — тоже переломный момент, не только для меня, для всего народа. А так, если приглядеться, участь у нас у всех одинаковая и обыкновенная. Когда моя бабушка пересказывала мне события войны, которые видела лично — что я могу поставить с подобным на одном уровне? Так что ни к чему эти разговоры о судьбе. Только собственная история. Когда я была членом жюри «Артдокфеста», я заново для себя открыла важность документалистики и то, на что она способна. Через фильм можно погрузиться в абсолютно другое время и быт, который я как благоустроенная москвичка никогда не смогу познать на собственной шкуре — это новая страница в моей биографии. Вот вы сами перебрались из Камчатского края сюда — это ведь как-то на вас сказалось, что-то в вас изменило. Я с самого рождения в Москве. Вроде бы проще некуда, но покуда ты держишься всю жизнь на одном месте, ты тоже проходишь через цепочку перемен. Только нужно действительно не сворачивая и не сбиваясь добраться до финиша. Ну, безусловно, на меня повлияла и работа в благотворительном фонде. После двух неполных профессий это стало моим третьим начинанием.

— Вы говорили о девяносто первом годе. Какую вы тогда позицию занимали?

— Демократическую.

— А как вам то, что происходит в течение последнего года? Протесты, митинги?

— Я была на митинге два года назад. Думала, раз погода плохая, то людей будет немного, потому шла только чтобы народ был. Приехала, посмотрела, уехала.

— В прошлом веке вы поддерживали протестующих, но не теперь?

— Тогда, девятнадцатого августа, я шла на баррикады. Я была в приличном коллективе, со мной были друзья и товарищи, среди них был Иван Дыховичный. Он тогда планировал снимать «Прорву», буквально в тот же день. Поступок был непонятный, мы все его спрашивали, как так, неужели ему всё равно, что происходит с родиной. И он смотрел на нас с милой улыбкой, как смотрят на глупых, но любимых детей. Сказал, что мы должны поступать так, как надо. И если все будут работать и действовать по долгу, то и баррикад не останется. Я, к сожалению, слов его точно не помню, но суть уловила. Мы и сами играем и ставим то, что творится вокруг. Приятно понимать, что сейчас становится на ноги гражданское общество. Но я считаю, что моя роль не в стоянии на Болотной, а работа в фонде, хосписе — я делаю то, что могу и умею. Что должна. И это правильно. Всё заключено в нас. Весь мир — это мы. Одна моя знакомая устраивает питание для бомжей в храмах. Второй знакомый на свои деньги приобрёл два дома в пригороде, в которые готов заселять тех же бомжей, обеспечить их одеждой и питанием, но они при этом должны что-то делать и не употреблять алкоголь. А они отказываются. И разберись, в чём проблема засела: в медицине, воспитании, психологии, обществе? Надо ли тогда стараться? Вот говорят, что голодающему надо дать удочку, пусть сам себе на ужин рыбу ловит. Да, возможно, это верно. Но это не со всеми работает. Нельзя заставить человека делать то, чего он делать не хочет, нельзя навязать веру и участие.