Татьяна Друбич о современных нравах

— Вы над этим не задумывались? Или для вас он в то время ещё не был кем-то большим, чем обычный известный рокер?

— Дело не в том, был он кем-то большим или известным. Дело в нём самом. Я для него была чужая, как и многие на съёмочной площадке. Он вообще мало кого к себе подпускал. Конечно, он не страдал от одиночества, но и экстравертом не был. Свои рамки, свои привязанности... Что было потом? Ну… Да, прошло уже два десятилетия с той злополучной аварии. Но, по-моему, он всё же не умер. Я, конечно, не о биологической смерти говорю. Цой действительно жив, поскольку он покорил сердца и умы множества людей, заразил их своими идеями, и они не позволяют ему таким образом умереть. Когда я стояла с ним рядом, я, конечно, не думала, что стою с человеком вечности. Да, я чувствовала, что у него есть свой особый дар, что видит он дальше обычного человека, что способен на большее, потому что не признаёт навязанных ограничений. Всё это было ясно каждому, кто с ним сталкивался, но только спустя года стал понятен масштаб его личности.

— А кроме него был ещё и Борис Гребенщиков — человек иной реальности, сильно уважаемый многими, но, в отличие от Цоя, ему намного меньше симпатизируют. Возможно, всё из-за того, что судьба этого знаменитого рокера намного тише и спокойнее, нежели других. И его точка зрения была комфортной, никто на неё не посягал.

— Как мне известно, Бориса мало волновало, как сильно ему симпатизируют и симпатизируют ли вообще. И то, как к его позиции относятся другие, его тоже не тревожило, главное, что он на ней стоит и никто почву из-под него не выдирает. Я далека от мира рока, не знаю, насколько у них принято поддаваться и сопротивляться окружающему миру. Впрочем, меня это тоже мало беспокоит. Я уважительно отношусь к нему самому и его творчеству, и знакома с ним давно.

— Вы разбираетесь в текстах его песен? Я вот вам признаюсь, из песен «Кино» я понимаю ну процентов девяносто, а когда слышу Гребенщикова — от силы пятьдесят.

— Понимание музыки, по-моему, личное дело каждого. К тому же я не могу так на глаз сказать, сколько процентов понимаю там-то и там-то… Есть песни, которые я понимаю слёту, которые мне нравятся, а есть те, что я слышу уже в тысячный раз, и всё равно далека от понимания. Моя беда это, в общем-то. Может, с возрастом придёт. Лев Васильев, который при жизни был дорогим другом Сергея Соловьёва, однажды написал, что пишет стихи на будущее. А теперь вы мне скажите — вам не кажется, что Земфира и Виктор Цой в чём-то похожи?

— Ну если только их общая отрешённость от мира в песнях, безэмоциональность. Эдакий стальной бесстрастный лик, который оказывается маской, скрывающей под собой живое и восприимчивое. Нарочитая замороженность. Но у Цоя тексты мрачнее, чем у Земфиры.

— Нарочитая замороженность у них? Тогда, наверное, у меня нарочитая размороженность… Я их воспринимаю как людей крайне эмоциональных, работы у них обладают огромной чувственность. Даже и не знаю, кто бы смог с ними в этом сравниться, не то что превзойти…

— А ещё госпожа Рамазанова вполне спокойно может замолчать на пару лет, не записывая ничего нового, только реинкарнируя уже сыгранное и выдавая это за новинку. Нет ничего нового — ничего, перезапишем старый трек. Вряд ли бы Цой поступил так.

— Я не берусь судить о том, кто и что мог бы делать, всё равно не известно, что у людей в сознании твориться, а гадать — дело не благородное. Возможно, у некоторых людей и встроены внутри датчики и механизмы на самоуничтожение с огромной красной кнопкой. Как, скажем, было с Владимиром Высоцким. Но что Виктор Цой, что Земфира, что Гребенщиков — все они люди хваткие, способные удержаться на плаву в любой ситуации. Они на это рассчитаны изначально, держаться дольше всех.

— А что можете рассказать про коллегу по второй «Ассе» — Сергея Шнурова?

— Сергей — это какое-то непостижимое устройство, вырабатывающее мощнейшую энергию и работающее на неизвестном науке топливе. Его не сломает никакая депрессия, он её к себе просто-напросто не подпустит. Он понимает, что происходит вокруг, какую роль он в этом играет. Но меня саму в «Ассе» цепляет не он сам, а Шнур как часть пары «Шнуров-Башмет». Оба они выделяются из своего окружения, каждый по-своему нестандартен, но всё же привлекателен. Мне приятно думать, что я с ними знакома и работала.

— Вы ставите Башмета и Шнура на одну ступень?

— А что в этом такого зазорного? По поведению вне сцены Юрий мало чем отличается от Шнурова — те же рокерские замашки, просто волосы седые и идёт он не из клуба, а из концертного зала.

— С Башметом вас свёл Сергей Соловьёв, как и со многими другими звёздами рока?

— Нет, я сама с ним, то есть он со мной познакомился. В Москве, на одном из вокзалов. Я тогда ещё была молоденькая актрисочка, а Юрий — молодой альтист.